По одёжке протянешь ножки

Моника: А почему я пошла в прислуги, а? Ну-ка, гони еще три штуки!

Курт дает ей три банкноты.

Моника: Эх, вот бы ей завтра помереть. Было бы у нас еще девятнадцать тысяч.
Курт: Девятнадцать!?
Моника: Девятнадцать! Пенсия, да еще рента с какого-то дома. Могла бы не умирать до прихода почтальона.
Курт: Черт, просто спятить можно. Наш брат всю жизнь вкалывает, как проклятый, а не получает и половины таких денег. А ей все – только за то, что она – вдова какого-то важного чинуши… Давай заберем драгоценности! Где она их держит?
Моника: В банке, где и деньги. Всегда всего опасалась, старая скряга, как будто я воровка какая-нибудь.
Курт: Ну и штучка! Вот так и узнаешь людей. Все, значит, на пожертвования! Нет, определенно – та еще штучка. Ведь чем больше человек дарит, тем больше, видать, грехов за собой знает, уж ты мне поверь. Плакали, значит, денежки, которые почтальон сегодня должен был принести.
Моника: Он их принесет.
Курт: И снова унесет.

Моника вдруг становится более дружелюбной, ласкается к Курту.

Моника: Куртик…
Курт: Ну чего тебе?
Моника: Нет, ничего… Просто… знаешь, я тут тебе наговорила всякого… Но ведь и ты иной раз так разозлишься, просто удержу нет.
Курт: Сказать, что я не мужчина! Это уж слишком!
Моника: Сегодня ночью я попрошу у тебя прощения, как рабыня.
Курт (Показывает на кушетку): Не кощунствуй!
Моника: Нет, слушай-ка, что я сейчас скажу, Куртик. Ведь второго такого парня, как ты, просто не найти! И мы с тобой сейчас кое-что сможем урвать.
Курт: Урвать?
Моника: Мы с тобой, и ни с кем другим… Потому что только ты так здорово умеешь изображать Вико Ториани и Хайнца Конрада.
Курт: Что ты несешь?
Моника: Девятнадцать тысяч шиллингов, Куртик, ты только подумай, девятнадцать тысяч! Ты надеваешь ее платье, гримируешься, темнеет теперь рано, почтальон ничего не заметит.
Курт: Да что за бред! Перестань, это полная чепуха, ничего не выйдет!
Моника: Соглашайся , Куртик, ну ради меня! И пять тысяч получишь.
Курт: Ну нет. Я на такое не пойду. Можешь говорить, что я трус и что не мужчина, а только я на такое не пойду.
Моника: Нет, нет, я этого не говорю! Ты не трус и ты мужчина, но ты честный малый, просто слишком хороший, вот и считаешь, что так поступать нельзя. Ну и с чем мы останемся? Ладно, воля твоя. Я бы сама сыграла эту роль, но у меня нет твоего таланта. Если бы я умела подражать голосам так же, как ты!
Курт (Подражает голосу старухи): А вы поставили молоко в холодильник, фрау Моника? Вчера оно скисло…
Моника: Нет, ей Богу! Если закрыть глаза, то поверишь, что она еще жива, честное слово, поверишь! Один парик у нее на лысине, еще два – в спальне. Голос должен быть более хриплым и дрожащим…
Курт: А если кто раскусит?
Моника: Да никто тебя не раскусит! А с подписью и совсем просто. Поставишь там закорючку, вот так (показывает Курту), писать она толком и не могла, пальцы-то совсем скрюченные… Сойдет!
Курт: Ох и ввязался же я в историю… А платье?

Моника перерывает платья в шкафу.